Назад

- Что здесь творится? - грозно спросил Обухович. - Кто посмел? - Он указал в сторону людей, суетящихся вокруг кола, на котором висел лоевский сотник.

Сопровождающий шляхтич подъехал к воеводе и наклонившись почти под самое его ухо, начал сбивчиво что-то объяснять. Судя по суровым, но одобрительным взглядам воеводы, брошенным по ходу рассказа на Ольгерда и на опущенный уже на землю кол, шляхтич смог убедить собеседника в том, что его, шляхтича, подопечный действовал в своем праве.

Ожидая конца разговора, Ольгерд разглядывал воеводу. С того времени когда они расстались в лесу под Смоленском, грозный отпрыск древнего литовского рода изрядно сдал - он был седым как лунь, а лицо его бороздили глубокие жесткие морщины. По всему, сдача города царской армии легла тяжким бременем на его последующую жизнь.

Дослушав шляхтича, Обухович нахмурился, кивнул в сторону охранявших место казни рейтар:

- Путь забирают тело.

Затем обернулся в сторону своего сопровождения и сказал, будто не обращаясь ни к кому особо.

-Говорил же я , что не нужно этого делать.- Не простят нам этого казаки ...

Судя по тому, как заелозили в седлах присланные на встречу героя королевские приближенные, Ольгерд понял, что слова воеводы предназначались в первую очередь их верховному сюзерену.

- Позволь представить тебе, пан Обухович, - шляхтич, желая разрядить обстановку, указал на Ольгерда.

- Так значит ты и есть тот самый герой, наш спаситель? - спросил Обухович , развернув коня в сторону компаньонов. Воевода присмотрелся повнимательнее, нахмурился, потом бросил короткий взгляд на рукоятку выглядывающей из-под кунтуша сабли и прояснился лицом. - Ну здравствуй , литвин. Честно скажу, не надеялся тебя встретить. И уж чего точно не ожидал, так увидеть в наемниках у татар.

"Больше никто на службу не брал" - хотел было ответить резкостью Ольгерд, но вовремя прикусил язык. Во-первых, это было не так, очень даже брали его на службу все, от московитов до литовских магнатов. Во-вторых, тогда, под Смоленском, отказавшись принять его на службу Обухович поступил вполне честно. Ну и в-третьих, ведь не в погоне за солдатской удачей да жалованьем наемника присягнул он ногайскому бею. И присягнул, выходит , не зря. Вот он Душегубец, собственной персоной. Ольгерда явно узнал, но виду не подает, держится позади остальных. Хороших же себе польский король придворных собирает... Вслух же, не пускаясь в пространные объяснения, коротко ответил:

- Так получилось. Да и служба моя у татар, думаю , что уже закончена.

Кивнул воевода, удовлетворившись сказанным. Понял, что разговоры эти не для сторонних ушей. Проводил долгим тяжелеющим взглядом семейство покидающих город крестьян, которые протискивались по дороге меж колами и толпой конных шляхтичей, в ужасе глядя на муки казненных. Тронул поводья и, двинувшись, громко приказал:

- Ладно, нечего здесь стоять, поехали, гости дорогие!

Кавалькада, вытянувшись по дороге, поскакала в сторону городских ворот. Всю дорогу Ольгерд, чей разум после всего произошедшего пленил злой, зудящий кураж, пытался подъехать поближе к Дмитрию. Однако тот, мастерски управляя своим вороным вроде бы ненарочито избегал сближения. Пару раз он бросил свой волчий взгляд на Ольгерда , однако в этом взгляде не было охотничьего азарта, словно Душегубец глядел на досадную неожиданную помеху, которая может отвлечь его от других, более важных дел.

Наконец добрались до города. Гулко отстучав копытами в длинном тоннеле под надвратной башней выехали на небольшую площадку, от которой по сторонам и, к лабиринту узких изломанных улиц. Над скоплением домов, цепляя шпилями острых высоких крыш низкое облачное небо, высился крепостной замок.

В отличие от деревянных городов Руси, Смоленска и Киева, польский город Клеменец внутри был сплошь из светло-серого камня. Из него были сделаны крепостные стены, дома, брусчатка на улицах и даже вздымающиеся то здесь то там церковные колокольни. Крыши у домов были из темной, коричнево-красной черепицей, так что Ольгерду сперва показалось, что он выехал на поляну, сплошь усеянную грибами-подберезовиками, которые учила его искать в ольговском лесу мать...

Дождавшись, когда последний всадник из свиты выйдет из арки ворот, воевода скомандовал:

- Королевский приказ исполнен. Герой встречен и с почестями препровожден в город. Теперь вы все отправляйтесь по своим делам. За размещением гостя я пригляжу самолично.

Свита, не дожидаясь повторной команды, брызнула по переулкам так шустро, будто на площадь падала одна из башен. Не прошло и нескольких секунд и у ворот остались только Ольгерд с компаньонами и сам Федор Обухович.

- Саблю мою сохранил, - с удовлетворением в голосе произнес воевода.

- Моей заслуги тут мало, -ответил Ольгерд, непроизвольно тронув эфес. - Два раза уходила, первый в лесу, когда в плен к ворам попал, второй в Кафе, пока в турецком зиндане сидел. И оба раза возвращалась.

- Значит от души был мой дар, -улыбнулся воевода. - Ну да ладно, говорим по дороге. Поехали, покажу, какие хоромы тебе здешний магистрат из благодарности за спасение для квартиры определил. Обухович направил коня в одну из улиц. Ольгерд с компаньонами последовали за ним.

- Так каким ветром тебя к ногайцам занесло? - едва кони нырнули в лабиринт улиц, спросил Обухович.

- Сперва к разбойникам в плен попал. Они меня раненого в лесу бросили, а выходил лоевский сотник. Тот, которого я от мучений избавил и с кола велел снять. Я у него компанейцем служил, оттуда в Киев подался. Из Киева подрядился охранять речной конвой, что вез припас в Запорожскую Сечь. Оттуда отправился в Кафу, выкупать пленников. Там к Темир-бею на службу и попал.

- Ясно, - кивнул Обухович. - Моя судьба после Смоленска непросто сложилась. Люто на меня обозлился литовский гетман Януш Радзивилл за то что я город сдал. Я, представитель древнего мозырьского рода, был маршалом сейма и лично оглашал универсал про избрание королем Яна Второго, Казимира Вазы. Потом посланником в Москву и Стокгольм ездил, после чего был удостоен поста писаря Великого княжества Литовского. А меня трусы и паникеры лишили сенаторского звания. Мало того, какой-то нищий шляхтич, Кыприан Камуняка, памфлет на меня накропал, списки с которого по всей Речи Посполитой разошлись. "Увалявся есь в великую славу, як свиня у грась, горш то ся стало, коли хто упадзе у новом кожусе у густое болото, у злом разуменю, у обмовах людзких и у срамоти седзиць, як дзяцел у дупли" - прочитал он на память обидные строчки. - Этот Камуняка вроде как дальний родственник твоего бывшего хорунжего, Соколинского, что подбил тв Смоленске шляхту к московитам переметнуться. Отписал он грязное, чтобы от родича гнев гетманский отвести, и добился цели своей, пся крев! Родные от меня отвернулись, прошлые друзья руки не давали, хоть бери да в петлю лезь. Но не сдался я, подал аппеляцию на оправдание, да дело до сих пор не рассмотрено. Благо, король оказался на моей стороне. От наветчиков отмахнулся, памфлет, ему принесенный, прилюдно порвал. Меня же вызвал к себе и поручил новый рейтарский полк собирать. Когда же нас здесь в Клеменце московиты обложили, Ян Казимир приказал мне возглавить оборону города. Я попробовал отказаться, а он в ответ: "У тебя есть шанс оправдать сдачу Смоленска не словом, но делом. Если справишься и отстоишь сей город, то поставлю тебя коронным гетманом, пусть тогда сенат попляшет". Так что ты, литвин, выходит, что честь мою спас...

Воевода погрузился в свои мысли. Ольгерд, не желая бередить едва зажившие душевные раны расспросами, чуть отстал от него и поравнялся с Измаилом, который, пытаясь привлечь внимание, давно уже подавал ему знаки.

- Ты видел, куда Душегубец поехал? - тихо спросил египтянин.

- Не углядел, - так же тихо ответил Ольгерд. - Быстро все произошло, раз и нет никого ...

- Ладно, - кивнул компаньон, - город не так уж велик, отыщем. Как думаешь, узнал о тебя?

- Еще бы. Ты же видел, как хоронился.

- Что он здесь делает, хотелось бы знать...

- А вот сейчас и попробуем выяснить.

Ольгерд догнал Обуховича и, едва не задевая конским боком стены домов, снова поехал рядом.

- Скажи, пан воевода, а кто этот шляхтич, весь в черном, что в свите твоей мелькал?

- Знакомый твой что ли? - вскинув бровь, спросил воевода.

- Не то что бы ... Так, лицо вроде знакомое.

- Новый фаворит и советник короля, - пробурчал Обухович. - Сам вроде бы с Брынщины, по происхождению то ли московит, то ли поляк. По тому, что я слышал в замке, вначале вроде бы служил он у царя Михаила, но не дворянином, а безродным наемником, как московиты говорят, по прибору. Потом, как Михаил помер, он с новым царем, Алексеем, что-то не поделил и подался в леса стрельцов да купцов резать. По сути обычный разбойник. Однако в глазах короля - повстанец, геройский борец с ненавистным царским ярмом. Сюда, в крепость он первый приехал с вестью о том, что московиты идут, так что мы успели оборону наладить. После чего наш король, Ян Казимир, осыпал его милостями и приблизил к себе.

"Если Душегубец открылся королю, что он сын Дмитрия Самозванца, как сделал полвека назад его отец, приехав к Адаму Вишневецкому - то и не мудрено, - подумал Ольгерд. - Ян Казимир, поди, на седьмом небе от счастья, что при нем есть претендент на шапку Мономаха. Только не выйдет у него ничего: Смута в Московском царстве уже в далеком прошлом, казаки теперь воюют на стороне Алексея, Смоленск пал, Радзивилл оставил Вильно, а Краков и Варшава захвачены шведами... Яну Казимиру теперь бы свою корону на голове удержать, и то добро.»

- Ну вот и приехали, - прервал его рассуждения воевода.

Кони остановились перед большим двухэтажным особняком, выходящим фасадом на главную городскую площадь. Дом отделяла от площади палисада из кованых металлических прутьев, решетки на окнах тоже были из кованого железа, дутые снизу, на французский манер. При виде подъезжающей группы всадников стоящий за калиткой лакей широко распахнул дверь и склонился в глубоком поклоне. Тут же откуда-то с боку выскочили слуги, готовые принять коней.

- Чьи хоромы? - поинтересовался Ольгерд.

- Ничьи, -ответил воевода. - Это отель для почетных гостей. Хозяин - городской голова. Там восемь комнат, во дворе конюшня и кухня. Слуги имеются. Предоставлен тебе по просьбе короля благодарным магистратом. Так что обживайся, а как солнце сядет провожатого за тобой пришлю.

Воевода вскинул руку к шлему, отдавая салют и двинул коня в сторону замковых шпилей.

Ольгерд соскочил с коня, прихватив с собой небогатую свою поклажу и, не обращая внимания на лакея, взбежал по ступенькам вверх. Впервые со времен службы в Литве ему предстояло ночевать в настоящем городском доме. Но времени чтобы наслаждаться барским уютом, у него пока не было. Мазнув краем глаза по добротному паркету, стенам, сплошь увешанным гобеленами с пастушками и охотниками и добротной резной мебели, он поднялся на второй этаж, вошел в первую попавшуюся спальню и, скинув запыленный кунтуш, вытащил взятый у Тараса Кочура планшет. Перед тем как ознакомиться с бумагами, что завещал ему лоевский сотник, вышел на лестницу, предупредить чтоб не трогали, пока сам не выйдет и застал спускающегося вниз Измаила, который, сменив свой походный наряд на одеяние богомольца, явно собирался покинуть дом через черный ход.

- Куда? - поинтересовался Ольгерд.

- Пойду в город, приятеля нашего поищу.

- Так ты же слышал, что воевода рассказывал. Душегубец фаворит короля, стало быть на вечерней аудиенции будет непременно. Там и и побеседуем по душам.

- Там не выйдет. Если он фаворит, то в замке с его головы и волосу не дадут упасть. К тому же не уверен, что он вообще там появится. Сам же видел, как он тебя сторонился.

- Если так, то пожалуй что ты и прав. Где искать его думаешь?

- Поброжу по улицам, с людьми потолкую. Вид у него приметный, а город здесь не такой уж и большой. Непременно кто-то что-то и заметил. В самом деле, не для того же он сюда прискакал, чтобы польского короля спасти. Стало быть есть у него где-то здесь важное дело. Которое, чую, связано с Черным Гетманом...

- Как знаешь, -пожал плечами Ольгерд. - Резон в твоих рассуждениях есть. Ежели что обнаружишь - жди вечером у ворот цитадели.

Проводив Измаила , Ольгерд кликнул Фатиму, приказав отдать слугам на чистку запылившийся кунтуш и сапоги, распорядился не беспокоить его до вечера, вернулся в спальню и задвинул крепкий резной засов.

Перебрав пачку реестровых грамот, ведомостей на жалованье и реквизиторских квитанций - обычного набора походной канцелярии любого среднего командира - Ольгерд отложил в сторону три письма, о которых, похоже и говорил ему лоевский сотник. Два из них, судя по пометкам, сделанным разной рукой на пакетах, были получены сотником оказией в Корсуне. Третье, неотправленное было написано размашисто-угловатым почерком самого Тараса и изобиловало ошибками. Предназначалось оно старому другу Кочура, слабинскому сотнику Ивану Тризне который входил в самую верхушку заговорщиков, намеревавшихся лишить власти новых фаворитов дряхлеющего гетмана Хмеля, корсунских Золотаренков.

" ... главное же, братче мой, Иване, тебе первому сообщить желаю. Вышел я с лоевской своей полусотней в поход на Подолию, как и уговаривались - чтобы оказаться в Корсуне, когда туда тело умершего от ран Ивана Золотаренку подвезут. Десятник мой, Олекса Попови (ты его видел, тот что в Быхов серебряную пулю да талеры возил) и здесь согласился нашему делу помочь, за что ему обещано было землицы дать под Любечем. Велел я, на свою голову, дело наше тайное с Иваном-упырем до конца довести, так чтобы от их роду-племени все добрые хрестьяне шарахались и приказал Олексе во время отпевания рядом с церквушкой стожок поджечь.

Думали мы только и всего, попугать мещан, чтобы слухи нехорошие пошли, да Господь покарал нас за гордыню и подступность. Хотели злого, а вышло страшное. Ветер вдруг поменялся , огонь со стожка на церковь перекинулся, тут она вся разом и занялась. В жизни я такого огня не видал, словно смоляной факел запылал. Кинулись тушить - куда там. Больше сотни человек сгинуло, кто сгорел, кто в дыму задохнулся, Олекса, кинувшийся первым содеянное исправлять, до смерти обгорел. И попов, службу ведущих, в той проклятой церкви аж трое преставилось. К ночи на месте церкви была одна лишь зола. Многих кто там был не то что не признали - не нашли. От Золотаренка, чей гроб посредине стоял нечего хоронить оказалось, а Корсунский архиерей камень над пустой могилой освящать запретил, так и остался гетман Иван неупокоенным, словно и вправду Богом он проклят.

Добились мы своего, братче. Но больно уж жуткой ценой, платить которую я, старый грешный казак, был никак не готов. Однако как бы то ни было, дело сделано. Уже пополз по землям украинским слух, будто и впрямь нелюдью был Иван Золотаренко. Эх, Иване, спасли мы вольности запорожские от власти корсунских выкрестов, но загубили навеки души. И ведь грех наш такой, что ни сознаться в нем, ни исповедаться. Стало быть и отпущения нам с тобою не получить. Душа моя, навеки загубленная, на спасение даже не уповает. Сразу же после пожара, глядя на угли тлеющие, что христианами были, хотел я руки на себя наложить, но убоялся нового смертного греха, ибо жизнь у человека может отнять лишь тот кто ее даровал. Потом удумал в монахи податься. да какой из меня монах, я и "Отче наш" без подсказки до конца прочесть не могу. Потому решил кровью грехи смывать идти на войну с татарвой поганой, да живота своего в бою не жалеть. Будет Бог милостив - оставит жить. Захочет наказать - даст честную воинскую смерть. Об одном лишь теперь радею, чтобы племянница моя Ольга поскорее про наследника имения своего прознала, да глупостей, которых потом не воротить, не наделала ... "

«Вот , значит, о чем Тарас перед смертью своей говорил, - думал Ольгерд, сжимая в руках письмо. - да уж, расплатился старый за грехи так, что врагу не пожелаешь. Лютую смерть ему Бог послал - от раны мучаться, в плен к неверным попасть, потом по приказу христианского короля на колу висеть, а в конце от близкого человека пулю принять ... Однако здесь написано о том, что Тарас разузнал о наследнике Ольгиного имения". Ольгерд взял в руки письмо которое, судя по заголовку, было написано деревенским писцом со слов человека. Посланного сотником на розыски сына старых хозяев.

"... главное, пан сотник, что удалось узнать у селян, так это то, что раньше сими землями по старинному вотчему праву владел некий литвинский шляхтич, которому земли эти достались по наследству по принадлежности к древнему княжескому роду Рюриковичей. Род тот был захудал, московскому царству, которое окружило их земли, словно река в половодье отрезает от суши малый островок, присяги не давал, оттого в местах меж пограничным Рыльском и казенным городком Курском был он для государей московитских самым что ни на есть бельмом на глазу. Дело тем кончилось, что старого помещика со всей семьей извела одна из разбойничьих шаек, коих до постройки засечной черты было не счесть в лесах у дикого поля, и земли эти брату твоему единоутробому Ивану-стрельцу государевой милостью достались. Судьба же сына старого хозяина, о котором ты разузнать велел, тамошним жителям не ведома. Одно молва передает, что величали его, как и отца, древним литвинским языческим именем -Ольгерд, от какого имени и селение их исстари звалось Ольгов ..."

Дочитав до этого места, Ольгерд вначале оцепенел, после хлопнул в сердцах по столу ни в чем не повинным письмом. Начал вспоминать о всех разговорах с Ольгой и Тарасом и чуть не стал от досады волосы на голове рвать. Словно пелена спала вдруг с глаз. Стукнул он в сердцах о добротный деревянный стол кулаком, так что тот прогнулся и захрустел. Обронил бы хоть кто-то слово "Ольгов" в разговоре, и не нужно было бы покидать старого сотника и тихий полесский Лоев. Для него, потомка литвинского рода, привычно было говорить о родных местах по-старому, как о Брынщине. Казакам же и стрельцам, которые местность определяли по новым московитским городам, Ольгов, расположенный на берегу Сейма, меж Курском и пограничным Рыльском, был «городком, что на Курщине». Выходит, что по-разному об одном, а он, Ольгерд, и есть тот самый наследник, что девушке отцом Иваном в мужья завещан!.

Дрожащей рукой развернул он третье письмо, написанное тонким девичьим почерком.

"... а случилось , дядюшка, со мной такое, что теперь, даже если бы и нашли мы с тобой ольговского наследника, то клятву, данную батюшке, исполнить и выйти за него замуж я никак бы уже не могла. Чтобы слухов постыдных избежать, придется мне с небольшой охраной вернуться в Ольгов, дождаться там урочного часа, а после идти на постриг, чтобы черницей влачить назначенные мне Господом дни. Встретишь Ольгерда, передай от него мой земной поклон да скажи, что я люблю одного его и более ничьей не буду ..."

Ольгерд долго сидел, глядя в противоположную стену, украшенную гобеленом, изображающим, словно ему назло, охоту на зубров. В комнату осторожно постучала Фатима. Не дождавшись ответа несколько раз дернула дверь. В конце-концов, отчаявшись получить хоть какой-то ответ, встревоженно закричала, стараясь проникнуть голосом сквозь плотно пригнанные буковые доски двери:

- Все ли с тобой в порядке, господин? Солнце уже садится и в дом пришел тот нукер, который нас провожал. Он говорит, что тебя ждут во дворце.

Скрипнул Ольгерд зубами, крикнул, что скоро будет и начал нехотя собираться. По хорошему нужно было бы сейчас все бросать, да мчаться, коней не жалея, в Ольгов. Но бросить нынешние свои дела он не мог. Бог с ней, королевской милостью, от нее у подданых больше забот чем прибытку, но нужно было непременно освободиться от клятвы, данной Темиру и, исполняя обещанное Измаилу, покончить сегодня же с так кстати подвернувшимся Душегубцем. Тогда и Ольге в ноги упасть не грех ...

Ольгерд привычно поискал в комнате красный угол. Но в католическом доме икон не держали и ему пришлось креститься, глядя в окно, где в чернеющем небе проглядывался увенчанный крестом острый костельный шпиль. Впервые в жизни он перекрестился внутренне истово, не по въевшейся с детства в кровь бездумной привычке. И сразу же ощутил облегчение, словно кто-то далекий, но всесильный, наблюдая за ним, одобрил его дела ...

Очень скоро все сторонние, не относящиеся к делу мысли от него отстали. Давно, в прошлой жизни, в доме одной вдовой шляхтянки, он отлеживаясь после очередного ранения, читал от скуки переведенную на польский язык книгу какого-то римского патриция, в которой были слова: "Делай что должно, а будет что суждено" ...

Цитадель - старый крепостной замок, построенный за много лет до того, как разросшийся под ее защитой город был опоясан внешней стеной, высилась на длинной узкой скале с нависающим над рекой острым мысом и всем своим внешним видом напоминала корабль.

Въезд в корабль размещался в корме, отделенной от горы узкой и глубокой расселиной. Разглядывая угрюмые, почерневшие от времени башни, Ольгерд сделал однозначный вывод, что даже если бы московиты и взяли город, то из цитадели короля вряд ли выцарапали даже с казацкими пушками и сидели бы в Клеменце до морковкиного заговения, поплевывая с обрыва в пропасть, разглядывая затейливые узоры на створках наглухо закрытых ворот и ожидая, когда король и защитники крепости начнут голодать. Но стрельцы князя Бутурлина были уже далеко, где-то на подходе ко Львову, под стенами которого, если верить разрозненным и противоречивым рассказам беженцев, стояла московитско-запорожская армия, потому крепостной мост был опущен, ворота раскрыты, а запирающая арку решетка, напротив, поднята. Вооруженные пиками стражники, несущие службу в воротах, отдали Ольгерду приветственный салют.

Во дворе, тесном и сумрачном, словно дно высохшего колодца, несли службу уже королевские гвардейцы, те самые крылатые гусары, что решились вчера пойти на отчаянную вылазку в полном своем парадном облачении. Правда сейчас они все были в повседневном доспехе и выглядели как любые другие тяжеловооруженные рейтары.

Вновь прибывших препроводили в приемный зал с длинным , накрытым уже столом где, в ожидании начала праздничного ужина, расхаживали приглашенные, среди которых Ольгерд сразу высмотрел Обуховича. Воевода шагнул ему навстречу и показал глазами на дальнее стрельчатое окно. Нужно , мол, поговорить без лишних ушей.

- Король тебе службу предлагать будет, - с места в карьер начал разговор Обухович. - Но есть у меня и свое предложение. Германские князья, которых страшит усиление Швеции, собрали денег на новую армию. Ян Казимир объявил Посполитое рушение. Будем отбивать у Шведов коронные земли. Мне доверено войско, которое пойдет на Краков и Варшаву. Не то ополчение, что было у меня в Смоленске. Теперь у меня под рукой два рейтарских полка, гусары, артиллерия, пикинеры. Завтра я выезжаю на место сбора. Тебе же могу дать лучшую роту рейтар. Если согласишься, то сегодня же будешь пожалован в шляхту, а я дам тебе свой герб "Раздвоенный ключ". Закончится война - землей разживешься, много будет свободных поместий, конфискованных у предателей, а король верных слуг не забывает своей милостью, в этом я убедился неоднократно. Магнатом, конечно не станешь, но богатым владетелем и хозяином собственного замка будешь точно. Если, конечно, останешься жив ...

Ольгерд молчал. То что предложил ему Обухович было сказочной, немыслимой удачей, за которую любой наемник перекати-поле ухватился бы не то что руками и ногами, зубами бы вцепился. Но перед глазами у бывшего десятника бывшей соколинской хоругви стоял не патент ротмистра, не шляхетский универсал и даже не обещанный замок. Он видел сейчас бегущую вверх дорогу, а по краям ее посаженных на кол казаков. Не отвечая на предложенное, спросил навстречу:

- Что то не вижу я тут этого Дмитрия. Не ведаешь, куда королевский фаворит подевался?

Воевода удивился, не таких слов ждал от Ольгерда. Но разговор поддержал.

- Сам не ведаю. С тех пор как расстались с ним у ворот он в замке не появлялся. Да что за дело тебе до него? И верно ли говоришь, что он твой случайный знакомый? Припомнил я, что смотрел этот брянский волк на тебя по пути так, словно вас что-то связывает. Говори как есть, литвин. На твоей я стороне, это ведь он, Дмитрий, короля подбил казаков на колы пересажать.

- Долг есть за ним, - ответил коротко Ольгерд. - И не только за казаков. Он, ведь, еще когда по польной украйне во главе разбойников гулял, отца и мать моих умучил. Для меня его голова - наилучшая награда. Если стребовать соберусь , помешаешь?

- Я-то нет. Была бы воля, я бы этого вора своими руками удавил, как по мне, он и железа не достоин. Только вот король его ни за что не выдаст, нужен он для чего то Яну Казимиру.

- Ну а ежели он из окна в пропасть случайно выпадет или поскользнется и на саблю чью-то наткнется?

- Если с Дмитрием что случится, все придворные будут искать виновных спустя рукава. Интриганы будут рады избавиться от нового фаворита, а рыцари - от разбойника, что по милостям чуть не к шляхте приравнен. Того, кто совершит над ним суд, всегда спасут от королевского гнева и помогут уйти из города. Задумал что?

- Мысли есть, кивнул Ольгерд. - Найти бы его для начала.

- К ужину непременно объявится, - уверенно произнес воевода. - Только дров не ломай , литвин. В королевском замке оружия не обнажай, иначе торчать тебе на дороге в одном ряду с бывшими друзьями.

- Бывших друзей не бывает, - ответил Ольгерд. - Даже если они воюют на разных сторонах.

Обухович тяжко вздохнул. Кивнул с пониманием.

- Мои -то друзья когда я в опалу попал, почитай что все в бывшие перешли. Видать ты прав, не друзья это были. Ну да ладно, поговорили о том, о сем, теперь время пришло решать. Сейчас король появится. Принимаешь ли роту?

- Благодарен тебе, воевода, - без радости ответил Ольгерд. Но сам посуди. Человека, что едва отцом не не стал, твой король на кол приказал посадить. А убийцу моих родителей напротив, в придворные к себе вознес. Могу ли я с чистой совестью ему на верность присягать? Да и шляхетство новоданное мне, не в обиду тебе сказано, вроде как ни к чему. Во мне кровь Ольгердовичей и Гедиминовичей течет, для которой нынешние регалии что бирюльки для воина.

Хотел ответить ему Обухович и, судя по тому, как круто он вскинул брови, ответить резко, но не успел. Грузно осаживая деревянные ступени, из верхних покоев к гостям спускался король.

- Ян Казимир, милостью Божьей король Польши, великий князь Литовский, Русский, Прусский, Мазовецкий, Самогитский, Ливонский, Смоленский, Северский, Черниговский, а также наследный король Шведов, Готов и Вендов!!! - Торжественно объявил, стукнув об пол жезлом мажордом.

Монарх династии Ваза, что правила двумя выборными королевствами, Речью Посполитой и Швецией более чем сотню лет, был крепко сложенным человеком лет сорока пяти на вид и брит наголо, словно Измаил но, в отличие от египтянина, носил усы. Глаза у него были чуть на выкате, взгляд чуть быковатый, но проницательный. По чертам лица был он , конечно, никакой не поляк, а чистый швед. Ольгерд припомнил , что слышал о нем от шляхты и из разговоров магнатов. Воспитанный иезуитами, он душой и телом принадлежал этому ордену а по характеру своему, доставшемуся от отца, грозного Сигизмунда Третьего, был склонен в решении государственных дел к действиям крутым и насильственным. Собравшись в одном человеке, возвышенном в королевское достоинство, свойства эти привели к результатам плачевным и во многом определили участь едва не павшей шляхетской республики. Уже в день коронации он дал обет не предоставлять ни одного места в сенате, ни одной должности, ни одного повета не католику. Да с Войском Запорожским король, по наущению своих духовных отцов, воевал прежде всего как с православными схизматиками, так что старый лис Хмельницкий со своей казацкой старшиной, не от хорошей жизни ринулся из католического капкана в медвежьи объятия Московского царства.

Полуофициальный прием , который давал король, был, по военному времени и откровенно бедственному положению полуопального величества, скромен, насколько это возможно. Без трюфелей, жареных фазанов и французских вин, ждущих своего часа на столе, опекаемом дюжиной поваров и подносчиков, конечно не обошлось, но наряды собравшихся отличала армейская строгость. Даже сам хозяин застолья, задавая общий тон, был в форме рейтара.

К спустившемуся в зал королю подошли с неотложными делами несколько придворных, среди которых оказался и Обухович. Выслушав всех по очереди, король отдал ответные распоряжения и, как бы объявляя начало ужина, занял место во главе стола. Мажордом засновал меж новыми людьми, шепотом указывая каждому место, приличествующее его положению. Ольгерд был усажен четвертым или пятым справа от короля. Дождавшись, пока слуги разольют всем вино, король , принял от пробовальщика свой бокал и поднял его на уровень глаз. Ужин начался.

Позволив подданным утолить голод и насладиться букетом напитка, доставленного из славящейся своими лозами Бургундии, Ян Казимир, поздравив присутствующих с тем, что волею божию они избавились от подлой осады проклятых схизматиков, начал отдавать должное и тем, кто помогал Господу в этом деле.

Первым, и вполне заслуженно, был осыпан милостями командир гусарской роты дворянской хоругви - личной церемониальной гвардии короля, возглавивший безумную вылазку , которая переломила ход сражения. Необычные крылатые всадники, невзирая на малое свое число, обратили в бегство суеверных московитов - как выяснилось от пленных их командиру в пылу боя почудилось, что сверху на них движется небесное воинство во главе с архангелом Гавриилом. Ротмистру, урожденному гасконцу, столь удачно использовавшему непригодное в бою парадное украшение, помимо изрядного кошеля и огромной тигровой шкуры, монаршей милостью досталось изрядное имение на границе коронных и литовских земель, конфискованное у присягнувшего шведам магната.

Вторым был капитан возглавлявший оборону на городской стене. Этому , нестарому еще мазуру, досталось больше всех остальных. Московиты прицельно обстреливали Клеменец из мушкетов на протяжении всей осады, так что сборная хоругвь стоящая на бойницах, потеряла едва не треть своих жолнеров, а сам мазур получил два пулевых ранения. Этому досталось одно лишь золото.

Следующим по важности заслуг оказался Ольгерд. Объявив застолью о том, что сей благородный литвин не дал прорваться к стенам крепости везущим пушки казакам, король поднял очередной кубок в его честь, дождавшись когда все выпьют, скосился на Обуховича и , уловив почти незаметный кивок, произнес:

- Твой подвиг достоин высокой награды. Чего ты хотел бы просить?

Ольгерд поднялся на ноги. Нахмурился, помолчал. Глядя на него, начал хмуриться и Обухович, скосившись на Обуховича набычился и король.

- Спасибо вашему величеству за высокую честь, коей я, Ольгерд из Ольгова, чей род не значится в шляхетских грамотах, вовсе и не достоин. Знаю, что ты готов дать мне то, о чем и думать я не мог. Но позволь просить не за себя, а за других. Тебя, как истинного христианина молю о том, чему всех нас учит Иисус Христос., быть милосердным к врагам своим. Прикажи прекратить мучения казаков и поснимать их с колов. Если и уготована им смерть, то пусть она будет быстрая и не стыдная.

За столом установилась такая тишина, что стало слышно как внизу под обрывом шумит река, на берегу которой бранно, словно две московитки, переругиваются прачки, не поделившие какого-то Анджея. Лицо короля побагровело. Ян Казимир грохнул ножкой бокала об стол, выплеснув на бархатную скатерть остатки вина и рявкнул голосом потомка грозных нурманнов:

- Неисполнима твоя просьба, литвин! Они казнены по закону.. На кол сажают бунтовщиков и клятвопреступников и грабителей. А казаки. После того, как переметнулись к московитам, все сплошь и есть истинные нехристи и клятвопреступники!

Король обвел глазами собравшихся за столом, ища поддержки своим словам, но увидел лишь опущенные вниз взгляды.

- Они воины. Их можно было расстрелять, -тихо, но твердо произнес гасконец-ротмистр.

- Это ты воин, - ответил король, - а они бандиты. Казнь бандитов должна быть страшной. Чтобы остальные боялись.

Упрямый гасконец вскинул свой длинный с горбинкой нос.

- За последние годы казаки навидались такого, что испугать их мудрено. Да и сами они народ жестокий и мстительный. Там, на дороге, сейчас умирает в мучениях более сорока человек.

- Сорок два, -тихо добавил Обухович.

- И ведь почти у каждого из казненных есть дети, братья, отцы. Близкие друзья, наконец. И все они, узнав о том как умерли их родные, станут не просто недругами твоими, Ваше Величество, но кровными врагами. Много ли у тебя сил для того чтобы плодить врагов сверх меры?

Придворные одобрительно загудели.

- Об этом я не подумал, - пробормотал под нос Ян Казимир. - К тому же Дмитрий говорил что ...

- Я предупреждал, Ваше Величество, - снова вмешался в разговор Обухович. - Что этого человеку нельзя доверять. Вот и Ольгерд, его знает. Он рассказал о том, что это жестокий разбойник, много лет служивший под рукой царя Михаила.

Король покрутил головой, словно ища поддержки. Не нашел, кивнул соглашаясь.

- Что же, королевское слово твердо. Я обещал награду герою и он ее получит. Распорядитесь, чтобы к утру всех казаков сняли с колов и расстреляли. Но и награду тебе все же выдам. Жалую полное гусарское снаряжение, какое носит моя знаменная рота, пусть будет памятью тебе о милости короля.

Ольгерд склонился в глубоком поклоне и пир покатился дальше по накатанной колее. По случаю осады из подвалов были подняты самые неприкосновенные запасы, стол ломился от яств и оголодавшая за месяцы вынужденного поста придворная свита налегала на выпивку и закуску похлеще, чем разговляющиеся на Пасху казачьи полковники.

Через некоторое время король, выслушав в свою честь последнюю здравицу, покинул застолье и поднялся в свои покои. Вслед за ни стали собираться и те, кто хотел покинуть цитадель до закрытия ворот. Убедившись, что Душегубец в замке так и не объявился, поспешил откланяться и Ольгерд.

Вышел на двор, вдохнул полной грудью холодный воздух, кликнул слуг, чтобы вывели коня. Вместе со слугами вышли трое рейтар. Старший, представившийся гусарским поручиком, крепко пожал ему руку

- От нас, крылатых гусар, тебе особая благодарность. Ты спас короля, а значит отстоял и нашу честь. Ты вместо золота и титулов потребовал прекратить позорную казнь, а значит спас нашу и королевскую честь дважды. Король пожаловал тебе доспех, так что ты теперь почетный рейтар нашей роты. Но рейтару дворянской хоругви положен и достойный доспеха конь. Мы дарим тебе его, это лучший жеребец нашей роты.

По знаку поручика к ним вышел из темноты слуга, ведя на поводу мышастого кряжистого коня. Мышцы бугрящиеся под лопатками выдавали в нем настоящего боевого тяжеловоза, способного перейти в боевой галоп, неся на спине запакованного в железо всадника. Конь, явно избалованный человеческим вниманием, бил копытом и недовольно храпел. Причина недовольства была налицо - его благородную спину вместо привычного седока отягощали сейчас тюки с поклажей, в которой Ольгерд без труда распознал полное облачение гусара: панцирь, нагрудник, шлем с наушниками, наносниками и пластинчатой бармицей,, длинную пику, чекан, позолоченные шпоры, непременную леопардовую шкура и сложенные вместе знаменитые крылья.

По доспеху Ольгерд скользнул глазами без интереса. Нацепи перья да пятнистые шкуры в бою, и начнешь притягивать все пули к себе, словно течная кобыла диких жеребцов - тарпанов. Что московиту, что казаку, что тому же татарину такой трофей -слава и застольный рассказ до третьего колена. А вот добрый конь был ему очень кстати. Ольгерд положил руку на холку, улыбнулся в ответ на капризный всхрап, протянул к благородной морде припасенный в кармане сухарь. Конь снова всхрапнул, но уже без возмущения, взял подачу одними губами, захрустел.

Продолжение следует

- Как звать? Спросил он у поручика.

- Генриком кличут, конь добрый, хотя и норовистый, в бою иногда его заносит, да московитов не любит шибко. По запаху что ли их различает?

За спиной , опускаясь, заскрежетала решетка - обитатели замка наивностью не грешили и, несмотря на снятую осаду, на ночь запирали ворота и выставляли сильные караулы.

На улицах, по вечернему времени, было пусто, лишь пару раз от оружного двуконного всадинка скользнули вдоль стен неясные тени, то ли ранние воры, то ли припознившиеся горожане. Ведя на поводу недовольного Генрика, Ольгерд спустился к ратушной площади и постучал в кольцо своего дома. Дверь ему открыла Фатима.