Нет, я имел в виду, что сами идеи из ничего не появляются, что-то им надо взять в качестве "материала".
Гм… Идеи-то как раз появляются из ничего. Материал нужен для их воплощения в жизнь…
Существует определенная народная речь. Из неё делают язык.
…который не понятен народу. Ибо не было ни народного болгарского языка, ни народного чешского. Существовали тысячи местных (в данном случае славянских) минидиалектов, переходивших друг в друга, хотя и родственных, но слабо понятных носителям других минидиалектов (и чем дальше в пространстве – тем непонятнее). Чтобы язык стал универсальным и его начали понимать все, необходимо обучить их унифицированному письменному языку. Без всеобщего начального образования это невозможно. Коммуникация играет в этом процессе первенствующую роль. Некоторые языки (тот же чешский) вообще создали искусственно. По крупицам из разных диалектов. На нем первоначально вообще никто не говорил. Как и на кафаревусе.
Существует определенная региональная/этническая/конфессиональная идентичность. Из неё делают нацию.
Ни в коем случае! Ни одна из этих идентичностей к идентичности национальной сколько-нибудь прямого отношения не имеет. Региональные слишком узки – ни один национализм по-моему не вырос из регионализма. Конфессиональные слишком широки и не играют существенной роли в век рационализма. Этнической просто не существовало – она тоже возникает в этот же период. Ведь на протяжении Средних Веков этнической идентичности не было: готы, вандалы, болгары превратились в дворян, крестьян, купцов. Эпоха национализма связана с усвоением всеми населениями новой идентичности. Одна из лучших конкретно-исторических работ, посвященных конструированию нации, которая к сожалению знакома мне только по кратким изложениям, написанная Юджином Вебером, носит крайне характерное название «From peasants to Frenchmen» («Из крестьян во французы: модернизация сельской Франции, 1870—1914»)*. Это и было основное содержание завершающего этапа конструирования нации. С этническими идентичностями – совершенно та же картина. Здесь весьма уместен термин «этнонационализм», т.к. между национаьной идентичностью и этнической идентичностью Нового Времени принципиальных различий нет. А вот между этническими идентичностями древности и Нового Времени – есть. И надо особо подчеркнуть, что создание-тире-конструирование этнических идентичностей, как правило, выдается за их воссоздание. Хотя, допустим, «эллины» XIX в. в культурном плане не имели практически ничего общего с эллинами V в. до н.э. То же самое относится и к болгарам, венграм, полякам и проч. Этот процесс получил в литературе название «присвоение прошлого». Ибо легитимация прошлым – один из наиболее эффективных легитимационных приемов.
Существует народный костюм, обычаи, песни и т.п. Из них делают "национальный облик", символика (или как правильно назвать? Короче "шаровары, косоворотки, балалайки, конфедератки" и прочее).
Это есть. И с легкой руки Эрика Хобсбаума называется «изобретением традиций». Все традиции в их общенациональном облике – совсем недавние конструкты. Забавность этого процесса заключается в том, что, как правило, какой-то элемент некоей локальной культуры (какая-нить гжель или хохлома) объявляется общенациональным достоянием, хотя ранее о ней даже в соседней волости никто не знал. Понятно, что без коммуникации и специальных усилий это невозможно.
Существует/существовало какое-то государство. Из него делают национальное государство, которое уже имеем либо которое только будем иметь.
Ну, это просто невозможно. Государство – это система институтов (т.е. опривыченных, повторяющихся отношений). Можно использовать воспоминания о некогда существовавшем государстве для легитимации претензий на сецессию, но из воспоминаний (т.е. из воздуха) институтов создать нельзя.
Но существование народной речи, идентичности и т.п. ещё не обуславливает, конечно, обязательного возникновения нации.
Угу. Здесь-то и необходимы усилия активистов национального (или, если угодно, этнонационального) движения. Уже упомянутый мной Мирослав Хрох (чех по национальности) рассматривал как раз процессы нациестроительства в Восточной Европе.
С точки зрения М. Хроха процесс формирования нации «не был предопределен и необратим», он мог прерываться или «возобновляться после долгой паузы». При этом на европейском континенте национальное строительство происходило в два этапа. На протяжении первого из них в Западной Европе современный тип государства формировался вокруг одной доминирующей этнической культуры. Затем, путем преобразований, имевших форму реформ или же революций, происходило параллельное оформление и гражданского общества, и национального государства «как сообщества равноправных граждан». Однако в Восточной Европе дело обстояло совершенно иным образом. Здесь правящий класс, состоявший из «чужеземцев», «доминировал над этническими группами, которые занимали компактную территорию», но не имели ни собственной знати, ни политического единства, ни «продолжительной культурной традиции».
Тем не менее, для М. Хроха принципиальная разница в формировании национальных государств в различных частях Европы заключалась не столько во времени, сколько в способе обретения нового типа государственности. Он считал, что главной движущей силой становления национальных государств в Центральной и Восточной Европе являются национальные движения.
М. Хрох указывает на то, что в Центральной и Восточной Европе многие этнические группы имели в донациональную эпоху собственную государственность и обладали своей письменностью. Поэтому в ряде полиэтнических государств Европы и с приходом эры национализма «сохранялись некоторые отпечатки прежней политической автономии» этих групп. И, как это ни парадоксально, элементы данной автономии продолжали существовать во многом благодаря стараниям доминирующих «чужеземцев». В связи с этим память «о былой независимости или государственности, даже относящаяся к очень далекому прошлому, могла играть важную роль в стимулировании национально-исторического самосознания и этнической сплоченности». Также во многих случаях была сохранена и средневековая письменность, «что облегчало развитие норм современного языка и собственной литературы на нем».
Значимую роль в процессе формирования наций, по мнению исследователя, играют социальная мобильность и коммуникация. Проведенный им исторический анализ показал, что «регионы с наиболее развитой сетью коммуникации были в наибольшей степени восприимчивы» к национальной идее.
М. Хрох выделяет 3 фазы национального строительства. Началом национального строительства в Центральной и Восточной Европе следует считать момент, «когда отдельные группы в пределах недоминантной этнической общности принялись обсуждать собственную этническую принадлежность» и воспринимать ее с позиций превращения «в будущем в полноценную нацию». Со временем данные группы смогли обозначить для себя те «конкретные черты, которых не доставало их будущей нации» и начали прилагать усилия к тому, чтобы их общность смогла обрести эти черты. Затем они стали убеждать представителей своей этнической общности в «важности сознательной принадлежности к нации».
Опираясь на такие представления — (1) появление групп, проблематизирующих современное состояние и перспективы собственной этнической общности; (2) формулирование этими группами плана действий и (3) распространение их убеждений на более широкие слои населения — М. Хрох выделил три основные фазы развития национальных движений: «А», «В» и «С».
С его точки зрения, в первой из указанных фаз активисты национальных движений проводили «тщательное исследование языковых, культурных, социальных и иногда исторических черт» своей этнической общности, пытаясь закрепить установленные ими факторы в сознании других. В этот период развития национальных движений осуществлялся сбор информации «об истории, языке и обычаях недоминантной этнической группы». Посредством этого «исследователи-эрудиты» закладывали «основу для последующего формирования "национальной идентичности"». Однако в данной фазе еще не происходило формулирование каких-либо «национальных» требований. Превращение научных интересов в политическую программу произошло в следующей фазе «В».
На данном этапе появляется «новое поколение активистов», старающееся обрести большое количество сторонников «для реализации планов по созданию будущей нации» посредством «патриотической агитации». При этом М. Хрох не просто констатирует переход к новой фазе, но и обозначает причины политизации научных изысканий. Он выделяет три процесса, способствующих данной трансформации:
во-первых, «социальный и/или политический кризис старого порядка»;
во-вторых, «возникновение разногласий между влиятельными группами населения»;
в-третьих, «утрата веры в традиционные нравственные системы», в том числе и «упадокрелигиозного авторитета». Все это вместе с развитием социальной мобильности и коммуникации позволило, в первую очередь, самим активистам сформировать «повестку дня» для социально-политической трансформации.
Наконец, в фазе «С» национальные движения становились массовыми благодаря тому, что «подавляющая часть населения начинала придавать особое значение своей национальной принадлежности». Распространению национальной идеологии среди широких слоев населения зачастую способствовало «социальное напряжение или противоречие, которое могло бы наложиться на языковые (а подчас и религиозные) различия».
Успешное прохождение всех трех стадий влечет за собой появление нового национального государства, поскольку «отождествление с национальной группой предполагает ... создание персонифицированного образа нации», в свою очередь, «персонифицированный национальный организм ... требует себе собственного отдельного пространства».
Опираясь на все вышесказанное, М. Хрох делает вывод о том, что для успеха национального движения и, следовательно, становления национального государства, необходимо наличие как минимум четырех условий:
во-первых, кризиса легитимности, связанного «с социальными, моральными и культурными деформациями».
Во-вторых, нужен «базисный уровень вертикальной социальной мобильности».
В-третьих, надо достичь «довольно высокого уровня социальной коммуникации, в том числе грамотности, школьной подготовки и рыночных отношений». И,
в-четвертых, должны возникнуть конфликты интересов, наложенные на языковые, конфессиональные, этнические расколы. Зачастую процесс становления наций в Центральной и Восточной Европе обрывался, однако предыдущий опыт предоставлял будущим национальным движениям существенные ресурсы.
Также М. Хрох выделяет четыре типа национальных движений в Европе, которые в его работе 1985 года были обозначены как
«интегрированный», «запаздывающий», «повстанческий» и
«дезинтегрированный». (Обширная цитата по:
Ноженко, М. В. Национальные государства в Европе / М. В. Ноженко. – СПб. : Норма, 2007. – С. 74-78)
«Этническая принадлженость» - это самоидентификация по типу, изложенному в примере:
К примеру, район со смешанным населением: в сельской местности живут болгары и влахи, в городе - турки и греки (район Фессалоник-Селаника в 19 веке). В такой ситуации естественно, что хотя влахи, болгары и греки - православные, относятся к одному миллету, но они на бытовом уровне явно различают грека и влаха и т.п., т.к. язык разный у них (ну и прочие различия в образе жизни, занятиях, костюме и т.д.).
Так что идентификация на уровне "свой-чужой" тут явно будет существовать и она выйдет за рамки самоидентификации как "люди", "христиане", "местные" и т.п.
Идентификация «свой-чужой» есть всегда. Но в нашем примере и грек и влах будут, скорее всего, одинаково «чужими» – у них одинаково непонятный язык. Совершенно неважно, что имперские власти по каким-то своим классификациям относят всех к одной категории (миллету). Эти классификации не являются легитимными для болгарского крестьянина (См. предварительное замечание №2 – тут можно провести такую весьма условную параллель: если, скажем, меня кто-нибудь подведет под одну категорию с каким-нибудь поляком, утверждая, что мы, мол, оба славяне, я все равно вряд ли буду считать его «своим» - для меня предложенная типизация нелегитимна) – возможно, он даже об этой классификации и не подозревает, зная лишь, сколько у него потребуют монеток в следующий раз. Видимо, даже и болгарин из соседней деревни тоже будет «чужим» – он не из «своей» деревни. А из через-через-через соседней – и подавно. У него и речь будет отличаться. Чтобы идентифицировать себя с этнией, надо знать о ее существовании. Болгарин из соседней деревни не является «болгарином» в сознании нашего персонажа. Наличие «чужих» еще не является достаточным условием для этнонациональной консолидации и отождествления себя с некоторым воображаемым сообществом.
В связи с затронутой мной темой символических классификаций стоит вернуться к вопросу «КТО определял?»
Этнографы. В первую очередь западноевропейские. Потом - и местные (получившие образование "там").
… я хотел указать скорее на недостатки подходов этнографии тех лет.
Доминирующим признаком для неё был язык. Хотя, может, просто следует рассматривать такие идентификации сугубо как лингвистические.
Сначала немножко теории (из собственного учебного пособия). Пьер Бурдьё обратил внимание на то, что для существования государства важна не только монополия физического насилия, но и монополия
легитимного символического насилия. Последнее обеспечивается
монополией на классификацию - возможностью посредством наименования задавать предписанную трактовку социальных феноменов. Она формирует и культивирует в обществе матрицу социального поведения (устойчивые принципы или схемы восприятия, оценивания, мышления). Дело в том, что массы принимают своих начальников и начинают им подчиняться не на уровне сознательного соглашения, а на уровне принятия обыденных форм повседневной жизни, а вместе с ней и тем порожденным государством категориям, которые эту жизнь структурируют. Государственные чиновники производят перечни профессий и квалификаций, академических званий и названий научных дисциплин, дают юридическую квалификацию действий граждан и даже дарят им классификацию памятных исторических событий, зафиксированных в череде официальных праздников. Таким образом, человек оказывается обладателем представляющейся ему самоочевидной картины мира, которая между тем созданной усилиями государственных функционеров и интериоризированной им через систему образования и СМИ.
До вмешательства (современного) государства в процесс конструирования повседневности, «простые люди» были обладателями традиционных представлений о мире, в которых места этническим идентичностям не было. Однако в умах западноевропейских интеллектуалов возникают представления о том, что все пространство населено «народами» (или «нациями»), которые говорят на «языках». Этнографы принялись описывать эти «народы», попутно воображая их (конструируя в своем сознании). В нач. XIX в. существовала парадоксальная ситуация, когда болгары, сербы, эллины и пр. общности существовали только в воображении западноевропейских, а также местных (получивших образование «там», как Вы выразились) интеллектуалов. Население же Балкан еще не подозревало, что ему (а точнее его потомкам) предстоит стать болгарами, румынами, македонцами и проч. Только в период с 1800 по 1850 гг. на Северных Балканах сформировались в результате новаторской работы местных ученых три отдельных литературных языка: словенский, сербохорватский и болгарский. Впервые неоформленное северобалканское славянское единство (точнее многообразие) приобрело три центра притяжения. Однако идеи этих наций носили первоначально абсолютно маргинальный характер (впрочем, любые новые идеи первоначально маргинальны, ибо легитимны они лишь для их создателей и горстки их сторонников). Поэтому Ваше замечание
Ну, я привел пример маргинальной идеи нации. Почему мы имеем идеи наций румын, поляков, русских, а не "гипербореев", "скифов", "сарматов" и т.п.?
мне не совсем понятно. Все эти идеи когда-то тоже были маргинальными. Только со временем (в течение которого были предприняты усилия для их распространения и легитимации) они перестали быть таковыми. С причинами «победы» каждой идеи надо разбираться отдельно, принимая во внимание социальный и культурный контекст. Центральная и Восточная Европа дает богатый материал заимствования, конструирования и имитации идентичностей (например, тот же дако-романский континуитет у румын или правопреемство с Великой Моравией у словаков конструкции совсем недавнего происхождения). Что касается идеи «нации русских», то у нее с недавнего времени есть очень сильный конкурент в лице «российской нации». А самой массовой идентичностью среди этнических русских в России в настоящее время (согласно социологическим опросам) является вовсе не «россиянин» или «русский», а «гражданин России», что дает основания многим наблюдателям говорить о незавершенности формирования русской нации.
Кстати, расхождение в картографировании этнических групп, на которое Вы указываете
Вообще, опять же посоветую взглянуть на атлас
было связано с тем, что никаких «естественных» или «объективных» различий между различными локальными сообществами южных славян не существовало – славянские микродиалекты плавно перетекали друг в друга. Поэтому каждый субъект научного или политического процесса мог «кроить» этнографическую или политическую карту по своему усмотрению. «Естественные границы» существовали только между различными языковыми семьями (кажется, это так называется). Говоря про то, что
Ведь греческий и болгарский – это даже не итальянский и французский, т.е. «протянуть» идею про «правильный язык» (в отличие от народных говоров) здесь нереально.
Вы в значительной мере правы. Однако, я бы немного сместил акценты. Составляя ментальные карты, интеллектуалы и политики исходили из представлений о том, что воображаемая территория будущего государства должна проходить там, где живет последний серб, грек, чех и т.д. Болгары, разумеется, не были целевой аудиторией для «эллинской» пропаганды, но вот столь резких различий между славянами не было. Они могли оказаться кем угодно…
Но даже и болгары могли бы быть ассимилированы греческим государством. Наблюдая в настоящее время неуспех этого предприятия, мы можем впасть в искушение предположить, что случившееся было предопределено. Однако это предположение будет являть собой умозаключение, именуемое с легкой руки Луи Альтюссера ретроспективной телеологией (или постфактическими рационализациями). Сущность этого мыслительного процесса состоит в том, нечто произошедшее объясняется задним числом как на самом деле предрешенное. Существовавшие же многочисленные альтернативы (из которых состоит реальный исторический процесс) просто не принимаются во внимание. В нашем случае, повторю, неуспех был вызван 1) слабостью Греческого государства (оно даже грекам кафаревусу не смогло насадить, что уж про болгар-то говорить?) и, возможно, 2) тем, что негреческие населения в силу языкового характера греческого национализма не рассматривались как подлежащие ассимиляции.
А теперь вернемся к империям и тем символическим классификациям, которые они использовали.
Вероисповедание и этн. принадлежность все же имела значение и для империй.
К примеру, та же Османская империя, где - как говорилось - положение и "функциональные обязанности" мусульман и немусульман весьма отличались.
Либо же различные подходы в налогообложении, военной службе, правах и т.п. для русских/поляков, праволавных/католиков/иудеев, "туземного населения" в Российской империи. Конфессиональная и этническая картина региона определяла политику гос-ва относительно этого региона.
Я бы предостерег от того, чтобы говорить об религиозной и этнической идентичности через запятую. Безусловно, религиозная идентичность (с одной стороны) и имперские классификации на основе вероисповедания (с другой) играли при феодализме (и в империях в частности) фундаментальную роль. Я об этом в своих портянках должен был упоминать. В нашем же разговоре, я акцентировать на этом внимания не стал, полагая значимость религиозного фактора само собой разумеющейся. Тем более, что Вы сами приводили многочисленные примеры. В частности.
Всех православных турки бывало даже называли просто «влахи»
босняки («боснийские турки») и помаки идентифицировали себя скорее с прочими «мусульманами» (турками и т.д.), чем с сербами-хорватами или болгарами.
И обмен населением между Грецией и Турцией проводился исходя из принципа конфес. Принадлежности: из Македонии и Крита выселяли грекоязычных мусульман, а из Анатолии – туркоязычных греков и православных тюрков-караманиотов.
Или же, наоборот: во время похода Ипсиланти (греческая война за независимость) греки-фанариоты были очень удивлены и озадачены тем, что румыны не собираются «влиться в восстановленную православную Византийскую империю», а высказываются в духе «вы – греки, мы – румыны».
И т.д.
Я думаю, в первую очередь в связи с тем, что «сарматизм» был сугубо элитарной идеологией, т.е. «сарматами» была лишь шляхта. А когда встала необходимость «единения всего народа», то для неё уже подобная фантастическая (все-таки не 17 век на дворе) уже явно не подошла (да никто ей и не проникся, даже среди той же шляхты).
В общем-то да. Венгерская латиноговорящая аристократия в первой половине XIX в. быстро выучила венгерский язык. Ибо, как я уже отмечал, цитируя Бенедикта Андерсона, в своей борьбе с династическими государствами новые интеллектуальные, социально-политические и экономические элиты нуждались в массовой поддержке. Так в политику были «приглашены» массы.
«Если «венгры» заслуживали национального государства, то это означало: все венгры без исключения. Этим подразумевалось такое государство, где конечным средоточием суверенитета должно было стать сообщество говорящих и читающих по-венгерски».
В контексте разговора про «сарматизм» мне интересно до какого периода эти идеи вообще были популярны? Могли ли они составить реальную конкуренцию «польскости»? Или к кон. XVIII в. все уже о сарматах и думать забыли?
Ну и на закуску
Вот пан Золд утверждает, что никаких претеснений неказахов не было.
Может, уезжали не из-за самих претеснений, а из-за боязни претеснений?
Были ли притеснения или нет – совершенно неважно (для людей). В социологии есть единственное положение, называемое теоремой. Это «теорема Томаса», которая формулируется так: «Если люди определяют ситуацию как реальную, то она реальна по своим последствиям». Я еще до знакомства с этой теоремой на обыденном языке определял подобную диспозицию просто: «Неважно, что с нами происходит, важно, как мы к этому относимся». Если мы верим в нашествие инопланетян, то будем вкладывать деньги в впротивоНЛОшную оборону. Если русские ощущают изменение в своем статусе и положении (неважно насколько они имеют реальную основу), то они будут стремиться уехать.
Но эти [национальные] противоречия можно создать.
Банальный пример: провозгласили после развала Австро-Венгрии Зап. Укр. Нар. Республику.
А львовские поляки поднялись на призыв вернуть Львов воссозданной Польше. И – бывало – на улицах общались поляки с украинцами, спорили, а потом по разные стороны баррикад расходились.
Плюс можно население поставить в условия «кто не с нами, тот за наших врагов».
Вообще во время всяких нац. конфликтов нередки истории о том, как турки греков прятали от резни, украинцы – поляков и т.п. Т.е. индивидуальных противоречий вроде как и нет.
Создаются не национальные противоречия, а идеологическая картинка, которая воспринимается как реальность. При этом разделяют эти представления далеко не все, а активисты. Весьма показательно, на мой взгляд то, что среди польских защитников Львова в ноябре 1918 г. четверть составляли «львовские орлята» - харцеры, гимназисты и студенты. Т.е. люди (горожане!), воспитанные в новой дискурсивной реальности, за которую они готовы были умирать.
-------------------
* Кстати, отсюда становится понятно
А что ж с эльзасцами не получилось? )
Эльзасцы (по крайней мере культурные и политические элиты, а также средние городские слои) к началу инициированного французской республикой процесса «перековки» крестьян во французы уже осознавали себя немцами. Ибо включенность в процессы коммуникации там была несоизмеримо больше, чем в Бретани, Гаскони и прочей Окситании (немецкий литературный язык возник едва ли не раньше французского, книг, газет на немецком было вдосталь).
В первую очередь, думаю, тут дело в этих самых «медийных каналах», а именно - языке.
Вообще-то медийные каналы – это СМИ. Массовая информация как массовый посредник (медиум) возможна только в условиях владения массами стандартным языком.
Ведь греческий и болгарский – это даже не итальянский и французский, т.е. «протянуть» идею про «правильный язык» (в отличие от народных говоров) здесь нереально.
Во Франции идей никто не «протягивал». На агитацию и легитимацию своих действий центральная власть попросту не заморачивалась. Уже якобинцы смекнули, что достижение подлинной республиканской гомогенности невозможно, если не будет устранено языковое разнообразие. Хотя вплоть до первых месяцев революции в рядах светских элит Франции не наблюдалось никакой озабоченности по поводу языкового разнообразия страны. Якобинский проект реализовали их идейные наследники республиканцы 2-й пол.XIX в. Их мало интересовало то, на каких языках говорят населения. Права человека и гражданина не распространялись на право бретонцев и окситанцев использовать свой собственный язык во французских школах: по закону, вместо окситанского надлежало использовать северофранцузский. Более того, использование патуа в официальных учреждениях были запрещены. Государство не убеждало, государство приказывало.
Заметим, что в той же Франции «унифицировать» получилось различные этнографические группы, говорящие на романских языках, т.е. более-менее близких французскому литературному. С бретонцами, корсиканцами, басками, эльзасцами так просто не вышло, поэтому в той или иной мере они свою самость сохранили до наших дней.
Про эльзасцев я уже ответил, что касается, например, бретонцев, то к началу ХХ в. они совершенно забыли свои языки. Возрождение (точнее создание) бретонского началось только к концу ХХ в. (!), ибо ни окситанского, ни бретонского унифицированных языков попросту не существовало.
И странно б выглядела проводимая греками агитация болгар в духе «мы – эллины» на понятном им болгарском языке – в 20 веке этим бы уже сложно было кого удивить, но для романтиков 19, которые и были «апостолами национализма», это являлось бы явной маргиналией ))) А агитацию на греческом большая часть болгар просто не поняла.
Еще раз повторю – крестьян во Франции никто не агитировал. «Простые люди» принимают решения властей и начинают им подчиняться не на уровне сознательного соглашения, а на уровне принятия обыденных форм повседневной жизни. Идентичность вместе с новым языком была им вменена усилиями мощного французского республиканского государства на последнем этапе создания нации. Вы же говорите о втором этапе нациестроительства. Разумеется, активистов национального движения (тем более, что восточноевропейские национализмы – это национализмы языковые) можно вербовать только среди носителей данного языка. Если бы по тем или иным причинам удалось бы создать греческое государство на всем Балканском полуострове в нач. XIX в., то еще неизвестно, как бы дело повернулось. Ибо в государстве действуют не романтики, а бюрократы, которые, пользуясь монополией физического и символического насилия, осуществляют идеи романтиков.
Странно было б предположить, что в районе Варны-Бургаса, никогда в состав новогреческого государства не входившего, «национальный греческий проект» удалось бы распространить среди негреческого населения, а в Македонии, которая греческими идеологами считалась за одну из главных «исконных земель» - нет.
Так что, из всего известного мне по вопросу, могу утверждать, что проекты в основном удались там, где этнолингвистический (а также и конфессиональный) состав населения соответствовал идее данного «национального проекта» (к примеру, «греческое православное государство»).
Я бы сформулировал проблему так: расхождение языков лишь усложняет задачу ассимиляции, но не делает ее невозможной. Здесь уже мы видим результат слабости греческого государства. Слабости не в военно-политическом отношении, а в административно-дисциплинарном.
P.S. Уф... Вроде на все ответил...
Сообщение отредактировал Ober-Leutenant: 23 Январь 2009 - 18:10
Я ученый, а не активист. И моральному осуждению предпочитаю анализ.
Майкл МАНН
...Так называемый простой, средний, нормальный, положительный человек меня не устраивает... Скучно...
Василий ШУКШИН
...Ты обер или штаб?
"Горе от ума"
Имелись в виду греки (районы с греческим населением) как их отображали этнографы на своих картах.
" );
_last = ipsLightbox.lightboxImage.src;
}
}
/* Check for init and then keep checking for new image */
_to = setTimeout( "gbl_addDownloadButton()", 1000 );
}
//]]>